Летящие в сны - Мария Фомальгаут

– А вы здесь давно живете?

– А?

– Давно живете?

– Да… всю жизнь…

– А кто дом строил? – не унимается она.

– А?

– Какой вы смешной… Дом кто строил?

– Я строил. Сам.

– Ну, вы вообще молодец…

Плету:

С ним родился, и с ним умру.

Здесь надобно еще одну строку, еще одну петлю вставить.

Знать бы еще, какую.

Ветер стучит в окно.

Нет. Не ветер. Что-то другое.

Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени.

Их двое, как мне кажется, муж и жена.

Открываю. Он укрывает её плащом, оба промокли до нитки.

– Прошу вас… пустите…

– Мы совсем продрогли, – добавляет она.

– К-конечно… входите…

Они располагаются у очага. Перебираюсь подальше в угол. Спохватываюсь, что не закрепит последнюю строку, рассыпались слова, рассыпались буквы, вот как теперь вспомнить, что там было…

– Ой, а папенька будет в ярости, когда увидит, что меня нет, – шепчет гостья.

– Ничего, не доберется до нас папенька, – утешает её спутник.

Лихорадочно соображаю, что там дальше. Плету:

С этим чувством…

Стучат в окно.

Уже знаю – это не ветер.

Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени. Две женщины машут рукой.

Открываю.

– Ох, еле добрались до вас… войти-то можно?

– Да, да, конечно, входите…

Входят. Грузная тетка бросается к Аглае и её мужу.

– Ох, Аглаечка, еле нашла тебя, золотко!

– Маменька!

Пододвигаю к камину два кресла. Чуть в стороне от спаленки, где за занавеской спят наши дети – дочка Аглаи и наш с Флер сынок.

Перебираю плетение.

Осторожный и настороженныйЧерез дебри ночей и днейЯ такое чувство тревожноеВсе несу в ладони своей.

То погаснет, то разгораетсяНа прознающем на ветру,Знаю, с ним мне прожить и стариться,С ним родился и с ним умру.

Нанизываю новые слова:

Поднимаюсь в самые тучи…

А вот дальше, дальше…

Ветер стучит в окно, бросает пригоршни листьев.

Перебираю вещи на антресолях – старые, как мир. Стряхиваю пыль столетий. Вижу чье-то плетение, тоже старое, как мир.

Читаю.

Перечитываю.

Осторожный и настороженныйЧерез дебри ночей и днейЯ такое чувство тревожноеВсе несу в ладони своей.

Начинаю вспоминать что-то, такое далекое, такое забытое, такое…

– Ну, ты скоро там?

Недовольный окрик невестки. Всхлипывания младшего внука.

Щас, щас, иду…

То погаснет, то разгораетсяНа прознающем на ветру…

Вспоминаю.

Иду в зал, протискиваюсь среди бесконечных родственников, знакомых, друзей.

– Ты куда? – вскрикивает жена, чует беду.

Открываю дверь, выхожу из дома в ветер осени.

– Вернись! – вопит жена, я её уже не слышу, выхожу на улицу.

Ветер бросается на меня со всех сторон, рвет и мечет.

Поднимаюсь на гору, на которую опустилась луна. Луна отрывается от горы, уходит – все-таки успеваю нагнать, прыгнуть на луну в последний уходящий вагон.

Вспоминаю, как строить дом.

Разжигаю очаг, задергиваю шторы, вынимаю плетение.

Ветер зол, ветер недоволен, ветер рвет и мечет. Добыча ушла.

Ветер думает. Снова плетет из опавших листьев родственников, знакомых, случайных прохожих, прекрасных дам. Посылает их искать добычу. Прошли времена, когда ветер налетал на плетение, рвал его на куски – теперь-то ветер умнее стал.

Много умнее.

Слова и строчки сплетаются сами, я им даже не помогаю.

Наверное, действует луна.

Тянет кто-то черные щупальцаХочет чувство себе – прибратьИ глаза открывает трупныеНа тревогу мне и на страх.

Посреди слепых да незрячихПо болотам – идти да идти,Чувство – трепетное и горячееКрепче прижимаю к груди

Даже на золотых лугахТам где день в золотой короне,Все боюсь, что кто-нибудь тронетИ отнимет – то, что в руках.

И само оно – вот обманноеИ под снегом, и под дождемЧувство светлое, безымянноеТо погаснет, то пропадет

Безотчетно, почти бесцельно,Как на плаху и как на судПо утесам и по расщелинамЧувство пламенное несу.

Кто-то пытается добраться до меня, достучаться в окно.

Не может.

Высоковато.

Злится ветер, бьется головой в окна.

Второстепенный

Они на меня не смотрят.

Все трое.

Они никогда на меня не смотрят, но все-таки нужно сначала проверить, глянуть, да точно ли…

Точно… отвернулись.

И самое главное – на меня не смотрит он. Его нельзя увидеть. Его можно только почувствовать.

Кого его…

Не знаю.

Потихоньку ухожу с поляны, невысокий лесок как будто расступается передо мной. Может, это его проделки. Не знаю.

Достаю пергамент со схемами. Вспоминаю, что делал до того, как на нас напали разбойники. Ну да. Шар. Большой кожаный шар. Под ним разводим костер. Шар становится легче воздуха. Летит.

Но тогда шар быстро выдохнется и упадет. Значит, надо, чтобы костер летел вместе с шаром. Например, в корзине.

Но тогда загорится сама корзина.

Думай, думай…

Сама корзина загорится… значит… надо сделать в корзине печку… глиняную… нет, не пойдет…

Думай…

И самое интересное, как можно управлять шаром, чтобы летел не по воле ветра…

– Ты чего?

Она идет ко мне. Она. Подруга Артомакса. Она не погибнет в пути. Она будет жить долго. Я знаю.

Как всегда теряюсь, когда ко мне обращаются. Как всегда не нахожу слов.

– Так…

– О чем ты думаешь? – спрашивает она.

Добрая душа.

– Так…

Артомакс о чем-то спорит с купцом. Купец хочет погубить Артомакса. Я знаю. Я один это знаю. И знаю, что купец не доживет до конца пути.

Я много знаю из того, что положено знать только ему.

Курится дымок над горой дракона…

Курится дымок над горой дракона. В темноте ночи гора дракона светится красноватым.

Зажигаю свечу. Возвращаюсь к своим записям. Сегодня пришло в голову, что можно сделать винт. Большой винт, если вращать его, шар будет лететь вперед. Вот только…

Думай…

Думай.

У меня мало времени.

Я знаю, что я умру.

Там. В конце пути. Когда падет дракон. Когда купец захочет заколоть Артомакса, и я крикну – берегись, и купец пронзит меня своим клинком. Меня похоронят там же, на горе, Артомакс будет стоять над курганом, обнявшись, со своей девушкой, девушка даже всплакнет…

Думай, думай…

– Чего не спишь?

Это Артомакс. Он думает, что я странный.

Они все думают, что я странный.

Я сам думаю, что я странный.

– Чего не спишь, говорю?

Так…

В изнеможении ложимся среди камней. Жаркий выдался денек, сегодня он ни на минуту не оставлял нас в покое.

Он.

Который смотрит за нами за всеми.

Я не знаю, кто он.

Я только чувствую – он есть. Тот, кто ведет всех нас, иногда смотрит на нас, а иногда не смотрит.

Курится дымок над горой дракона. Дракон совсем близко. В сокровищнице дракона ковер-самолет. Если раздобыть его, можно летать, правда недолго, потом ковер-самолет теряет волшебную силу.

Думай, думай…

Думаю. А если воздух под давлением будет вырываться из топки, такой штукой можно будет и управлять…

Может, успею набросать чертежи, может, кто-то после меня соберет летучую машину.

Кто-то… не Артомакс, нет, Артомаксу не до того, его венчают на царство, посвятят в рыцари, он будет сидеть на веселых пирах, ломать золотые обручи и дарить своим приближенным.

Не Артомакс.

Кто-нибудь… такой же, как я. На которого он смотрит редко-редко, редко дергает за ниточки.

Это называется – второстепенный герой.

Доигравшиеся

На ночлег устроились в пустом ржавом гараже, но спокойно переночевать не удалось – около трех ночи послышался грохот машин, к гаражу приближались автотележки, явно почуявшие живую плоть. Алекс первый услышал машины, потому что стоял на карауле, он-то и разбудил Юрку и Андрея, чтобы было кому перестрелять тележки. Юрка открыл глаза, долго не понимал, где он находится, оглядывался, думал, почему вокруг такая кромешная темнота, солнце еще не взошло, а Алекс уже вытаскивает его из постели.

– Вставай, вставай, некогда, – Алекс сдернул одеяло, хлопнул Юрку по спине.

– А что такое? Время-то еще… Договорились же, дальше пойдем, когда солнце встанет, что, забыл уже?

– Ничего я не забыл, там тележки… К нам приближаются.

– Много?

– Порядочно. Так что вы тут все нужны. Андрей, Юрка, пошли.

– Я тоже пойду, – Галочка поднялась с кучи мешков, отбросила драное одеяло.

– Да ты умаялась, бедная, и так уже вчера сколько по этим бульдозерам стреляла… И вообще кто за детьми-то смотреть будет? Вон, Ванька уже глазенки вытаращил…